Очень большие трудности у киношников. Самые большие. Жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь.
Требования к достоверности возросли, а танков старых нет. Маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в старой Сибири как раз получаются ничего. А образованность в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит — еще ничего, а как рот откроет — так пока не идет.
Или там собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности — чувствуется, что ему рассказывали, может, требовали, ругали, по больничному не платили, чтоб сыграл он это чувство этого достоинства. И он сам, видимо, хочет, и голову поднимает, и на цыпочки, но еще не знает, как.
Женская гордость, так чтоб изнутри — тоже пока не доносит. Вздрагивает, косится куда-то, как-то ничего хорошего не ждет — это еще чувствуется.
Граф английский тоже неловко, боком, все боится к себе в замок зайти. Ну, если пиджак от шеи на четверть метра отстает, и шейка, как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь? Если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать? Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока у нее тоже надо искать. Она ж тоже пожать норовит.
Трудно идет любовь. Не сам факт, а постепенная такая, со взглядами.
Еда не дается пока. Вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды, тоже норовят целиком заглотнуть, и еще в сумку — а это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или весь вражеский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работала.
Но это все внешнее, конечно, и раздражает кого-то одного, который остался в живых и еще помнит. А внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения, и, ради бога, не хотят другого, ради бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще обращение с женщиной — все эти поклоны, вставания и уважение, преклонение; их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги.
Консультант один, уже лет восьмидесяти двух, уже замотался. Душанбе, Киев, Рузы, Ташкент, «извольте», «позвольте», «только после вас». «Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении».
Не идет фраза: «Позвольте, я возьму на себя». Или: «Вам ведь трудно, разрешите, я». А уж фраза: «Я вами руководил, и отвечу за все» — прямо колом в горле стоит. А такая: «Мне не дорого мое место, дорого наше дело» — получается только по частям.
Пока сложно стало играть эрудированного мыслящего человека. И хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но когда мы над старинной университетской одеждой видим лицо и голову носильщика современного Киевского вокзала, что-то мешает поверить нам в эту латынь.
Ну, а там омары, пиво в банках, крики «Я разорен!» или «Мне в Париж по делу, срочно!» — хоть и по-русски, а ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.
