Я ж когда появился в Москве, а мама у меня в Одессе, я все время хотел телефон маме поставить.
И меня вдруг пригласили — вы не представляете — к Кириллину на дачу, то есть это был заместитель премьера Косыгина тогда, в те времена. Он попросил меня выступить, и референт ему подсунул, чтоб, может, и вопрос с телефоном решим.
Приехали в Барвиху, там, значит, уже за столом… Ну, а я с портфелем, меня ж попросили вроде выступить, я с портфелем, и тут, на столе у каждого такие треугольнички, меня, значит, референт посадил, у меня написано: «Михаил Семенович». Я говорю: «Я не Михал Семенович», он говорит: «Откликайся! Иначе меня уволят к чертовой матери! Откликайся и все — что, тебе жалко? Что, я буду говорить, что я ошибся?»
Ну, я сижу, как полный идиот. Рядом какая-то дама сидит, рядом с ней какой-то лысый человек. Я знаю только именинника, потому что мой приятель референт работал у него, и красивый какой-то генерал напротив меня сидит. И рядом со мной сидит какая-то женщина с таким тяжелым лицом.
Этот генерал ей делает какие-то знаки, она говорит: «Дай ему в морду». Он генерал милиции. Поди дай ему в морду! Я говорю: «Я?» Она говорит: «Пойди, пойди!» Я говорю: «С чего вдруг? А что он говорит?» Она говорит: «Он говорит, чтобы я не пила». Он ей кричал все время: «Не пей!»
Это был Чурбанов, который кричал Галине Брежневой. А я сидел рядом с ней. И это она мне сказала: «Пойди набей ему морду!» Чурбанову! Генерал-полковник, как минимум.
Я совсем уже обалдел, сижу, значит это, в Барвихе, где-то такая дача, стол, человек, наверное, двадцать… Впервые в жизни я вот на таком высочайшем уровне: чемпион мира Карпов, значит, сидит, его, видимо взяли, потом я видел, чтобы сыграть в шахматы.
Евтушенко… Евтушенко, значит, говорит: «Я к вам приехал только что из Москвы, из центра, значит, еду, там очередь огромная в ГУМе. Я спрашиваю — за чем? За туалетной бумагой». Вот, он стоит с бокалом и говорит: «Я хочу, чтобы вы, сидящие здесь члены правительства подумали о простом народе. Вот, простой народ стоит и мучается, за туалетной бумагой».
Галя говорит: «Что наш первый поэт России хочет этим сказать?» Тот говорит: «Помолчи, Галя!» Я обалдел совершенно, думаю: «Ну, Евгений Александрович!» — «Помолчи, Галя, дай сказать!»»
Потом мне эта Галя вдруг говорит: «Жванецкий, вы знаете, я тоже невыездная!» У нее был период такой там, что-то, видимо, притеснения были со стороны отца, не знаю…
Короче говоря, когда мне говорят: «Михал Семеныч!» Я говорю: «Да! За здоровье именинника!» Потом… Не на ком глаз остановить, я пытаюсь к этому присоединиться, к этому, Галя через стол по диагонали все время воюет с мужем, возле нее с той стороны сидит такой интеллигентный, лысый, очень пожилой человек, трижды Герой Социалистического Труда (как я узнал, это был президент Академии Наук Александров Анатолий Петрович, по-моему). Я говорю: «Анатолий Петрович! Я хочу выпить за ваше здоровье!» — сказал я, увидев интеллигентное лицо. Он посмотрел и сказал: «Я здоров».
Вы все когда-нибудь оставались с рюмкой в руке в полном идиотском положении — ни сесть, ни выпить, ничего? Куда, ну куда ты пойдешь? И зачем, если приехал? Куда ты пойдешь? Боже мой, какой ужас!
Я, значит, сел с этой рюмкой, что-то хряпнул, и вроде бы и напиться бы надо, но мне ж надо читать! Мне ж надо выступать! Я все время… И никто меня не просит! Я, как идиот сижу, я честный человек, и я уже сам стал лепетать какую-то чушь, типа: «Ну вот, мне бы почитать хотелось бы…» Хуже не бывает!
«Мне хочется почитать», — сказал я. «Мне хочется выступить. Надо вот, выступить…» И напиться не могу, потому что надо выступить. Все выпимши, я трезвый, и никто меня не просит выступать! А как же, мне же надо маме телефон, у меня ж заявление! В портфеле заявление: «Прошу установить на Комсомольской, 133, в городе Одессе телефон Жванецкой Раисе Яковлевне…» Я держу это все в кармане, и думаю: «Ну, я не выступлю, я с этим же и уеду, кому я нужен? Вот выступить бы мне!»
Кто-то, наконец, сжалился. «Михал Семенович, — говорят, — ну, действительно, ну почитайте что-нибудь!» Я говорю: «Я тогда за портфелем сбегаю!»
Я, значит, побежал за портфелем, я ж не буду с портфелем там сидеть, довольно все сидят плотно, и, пробегая мимо — там играет Евтушенко с Чурбановым в бильярд — «Вы не хотите послушать?» Евтушенко говорит: «Нет, нет, нет». Я все равно к нему хорошо отношусь, он тогда меня не знал, но что делать? Ну, это его характер, он такой, какой он есть.
И я, значит, пришел и стал читать «Собрание на ликеро-водочном заводе». То есть, вещь, которая всегда мне приносила успех, и из-за которой меня, собственно, позвали.
Посредине текста именинник встал и ушел. Я говорю, я впервые выступал на таком уровне, больше никогда не выступал. Меня так глубоко травмировал этот вечер! Я больше, как бы меня ни просили, никогда не читать, ничего… Значит, посредине встал и ушел.
Я кое-как, как спортсмен, который получает пулю в позвоночник, должен добежать, я доволокся просто, без голоса, без ничего, доволокся до конца этой миниатюры, сел… Какая-то женщина говорит: «Михал Семенович, что вы так расстраиваетесь?» Я говорю: «Как же мне не расстраиваться? Именинник вот… Я же не говорю, что он мне должен подписать, встал и ушел, посредине, противно это все…» Она говорит: «Да он всегда в это время идет спать». Я не осмелился возразить. Но, даже если, видимо, если кто-то выступает у него уже за столом дома, он встает перед глазами артиста и уходит. Я такого не видел. Ну, ушел спать, ладно.
В общем, на следующий день референт звонит: «Подписано, все» — все-таки у них была своя этика, подписано, значит, Кириллин пишет министру связи Талызину: «Установить телефон в Одессе на улице Комсомольская, 133».
После чего, дорогие мои друзья, я еще семь лет пел и танцевал на телефонной станции в Одессе, которая говорила: «А мы докажем Талызину, министру связи, а мы скажем, что этот дом не кабеле, не кабелю, не кабеля! Он не кабелит! Сначала вот кабели, пусть экскаватор, пусть канаву, не кабеля, не кабелю, не кабели, и все!»
Потом я танцевал и пел на каждом стыке — это пришло в министерство связи Украины, я там выступал! Семь лет прошло после этой резолюции до установки телефона!
Поэтому если кто-то будет говорить, что при Советской власти была очень такая вертикаль, где все подчинялись, где кто-то писал, заместитель премьера писал, и этому все немедленно подчинялись, послушайте тогда еще раз этот рассказ.
