Ребята, после того, как я всех объездил, и понял, что счастливых глаз мало там, в эмиграции, что, когда мне говорят, что там человек, действительно… Мне говорят: «Миша, мы должны здесь, в Америке, три-четыре, а кто говорит — четыре-пять лет провести в дерьме чтобы потом встать на ноги». Я думаю: «Зачем же там сидеть в дерьме четыре-пять лет. Может быть, здесь эти четыре-пять лет? Так это ж все вокруг свое, и рядом свои же сидят, и результат может быть интереснее гораздо! Там же все готовое, а здесь-то все надо…» Поэтому, когда отсюда уезжает человек, здесь такая дыра образуется.. там не прибавляется ничего. И вот, поездив всюду, говорю:
Ребята, спокойно, не переживайте, жить негде, вы в ловушке, весь земной шар — дерьмо, поздравляю!
Чисто, стерильно, качественно, протерто, Германия. Матерь всех наших побед. Скучно так, что можно повеситься на входе и на выходе. Свиная нога с капустой, пюре с пивом. На московский желудок обожрешься до оловянных глаз. И тут они начинают петь марши, надевать мундиры, бежать строем через Берлин. Двести тысяч немцев бегут, а ты опять еврей. Едем дальше.
Красиво, сытно, богато, далеко. Америка, едрить… Грандиозно. Девяносто программ телевидения, океаны, каньоны, шельфы. Пока не заболеешь. Они не виноваты и ты не виноват. У тебя сорок градусов. Ты вызываешь скорую. Эмэрдженси. Которая тридцать минут разговаривает с тобой по-английски. А ты плохо, и тебе плохо. Ну, плохо тебе. Ну, было, было хорошо, было очень хорошо, и вдруг стало плохо. Организм, сука, не вынес впечатлений. Не вынес вопросов: как вам нравится Америка? И выдал сто пять градусов по Фаренгейту с загадочным желудочным гриппом. То есть ты практически не знаешь, за что хвататься: за кровать или за туалет. А ты застрахован, или не застрахован, а тебе сколько лет, а ты как сюда приехал, а кто будет платить? Нехороший получается разговор. Один на кресле, другой на унитазе. И ты ошибаешься все чаще. А у тебя ночь. А все знают, что организм дает дрозда именно ночью. Днем он занят впечатлениями. И после тридцати минут сдержанной беседы ты желудком чувствуешь, что они не приедут. И они, между прочим, не приезжают. Скорая, американская. И правильно делают. Ты выживаешь сам. Потому что Америка тебе тихо шепчет: «Будь богатым, пидор!»
Сказочная страна, голубое море, белое солнце, вечная зелень — красивей Израиля не бывает. В магазинах опять полно, жратвы опять полно. Порции такие, что тебя раздувает, как дирижабль. А базар! Такой, что от зелени, помидоров, слив, рыб, дынь, арбузов, картошки величиной с собаку, кукурузы, колбасы, телячьей, поросячей… От всего этого можно сойти с ума. А еще Иисус Христос, и вся Библия на самом деле, и Вифлеем, и Гологофа, и Гроб Господень — все на самом деле. И желтая пустыня, и соленое Мертвое море, где женщины плавают в таких позах, которые раньше видел я один, и Красное море с коралловыми рифами и рыбами таких наглых расцветок и нахальства, что хочется плюнуть на них сквозь маску: «Вы что, сдурели? У вас что, здесь врагов нет?» А акулы? А русские? Да у нас на Черном море, если бы ты даже сидел под камнем и был бы цвета свежепролитого мазута, тебя бы оттуда выковыряли из-под камня, распотрошили и зажарили в твоем собственном машинном масле. А здесь ты нагло меня, Мишу Жванецкого, хвостом в пах? А еще апельсиновые рощи вдоль дорог, где как фонарики сквозь зелень светятся апельсины, и никто не жрет их. И среди этой роскоши природы и жизни шатаются люди, которые на неродной Родине были евреями, а на родной Родине наконец стали русскими. Исполнилась их мечта! И вокруг себя распространяют текст: «Это все поверхностный взгляд, Миша, тебе здесь нравится, но это поверхностный взгляд, ты не успеваешь глянуть вглубь…» Конечно, не успеваю, конечно, поверхностный взгляд. То, что мы в Москве умираем с голоду, тоже поверхностный взгляд. Но какие два разных поверхностных взгляда! «У нас тяжело, Миша!» Да, у вас тяжело, а у нас там плохо! Разница небольшая, но очень существенная, как любил говорить великий юморист и бывший президент.
Так что среди этой сказочной и самой красивой в мире библейской страны ходят четыреста пятьдесят тысяч недовольных советских евреев. Их русские жены счастливы. Их русские дети от их русских жен от бывших русских мужей давно выучили язык. И только эти остаются русскими, говорят по-русски и не могут спросить, как проехать, и не могут забыть, как они были главными механиками и гинекологами. И сидят на балконе и смотрят вдаль, которой на новой родине нет.
А, как я говорил, количество сволочей во всем мире постоянно и неизменно. Уезжаешь от одних и радостно приезжаешь к другим. Тут тебе говорили: «жидовская морда», там тебе объяснили, что ты «русская сволочь». Теперь ты понимаешь, что чувствует русский патриот. Миша, говорят они, здесь жить очень тяжело. Конечно, и в далекой Австралии животный мир гораздо интереснее человеческого.
Понимаешь, Миша, выехав, мы убедились: всюду плохо. Просто есть места, где хуже, чем плохо, есть места, где опаснее, чем плохо, но никто ни разу не сказал, что хорошо там, где сытно. И когда я с восторгом перелистываю колбасу или, дрожа, включаю автоматическую коробку передач, мой старый друг, мой друг детства, человек, с которым я перепил и переговорил всю жизнь, смотрит на меня, как на идиота. Что машина? — говорит он, — кусок железа. Что выпивка? — здесь это не проблема. Вот где бы заработать? А, говорю я ему, а у нас выпивка проблема, и машина роскошь, а заработать — не проблема. Но жить на это нельзя! И лечиться не проблема, но вылечиться нельзя. Ну, Шура, что будем делать? Я хотел тебе сказать, Шура, чтобы ты не возвращался. У тебя такая национальность… А я хотел тебе сказать, Миша, чтобы ты не приезжал, у тебя такой жанр, алло, алло, ты меня слышишь? Я хотел тебе сказать, алло, алло.. Не возвращайся! Не приезжай! Алло! Мы в ловушке под назаванием Земной шар. Если вырвешься, позвони.
