Ах, Одесса! Довольно красивый город на нашем юге. Ну, и на чьем-то севере. На берегу Черного моря, трехсоттысячелетний юбилей которого мы недавно отмечали.
Обычно очень жаркий август, когда мы по ночам обливаемся потом и прилипаем друг к другу, а серая морская вода не охлаждает, а засаливает.
Дачки здесь маленькие, такие квартирки без крыш. Засыпаешь один, просыпаешься впятером.
Жуют здесь все и всегда: семечки, креветки, копченую рыбу, виноград. Лучшие в стране рты не закрываются ни на секунду — хрумкают, щелкают, лузгают, посапывают. Слушают ртом. Рты прекрасные. Смесь русской, украинской, и греческо-еврейской породы.
Девушки весной хороши! Как кукурузные початки молочно-восковой спелости. А летом еще лучше. Стройные, упругие, покрытые горячим загаром и легкой степной пыльцой. Идти за ними невозможно. Невозможно! Хочется укусить и есть их!
Но от красоты у них скверный характер, а в глазах коварство.
— Скажите, Миша, уже есть шесть часов?
— Нет, а что?
— Ничего, мне нужно семь.
Для постороннего уха в Одессе непрерывно острят. Но это не юмор. Это такое состояние от жары и крикливости.
— Сема, иди домой! Сема, бабушка говорит, иди домой!
— Бабушка, Семка не хочет стать танком!
— Сема, стань танком, чтоб ты сгорел, тебе что, трудно? Стань танком и иди домой!
— Скажите пожалуйста, почему семечки у всех по десять копеек, а у вас по двадцать?
— Потому что двадцать больше.
— Скажите, а чем вы гладите тонкое женское белье?
— А чем вы гладите тонкое женское белье?
— Я глажу тонкое женское белье рукой.
Они не подозревают, что острят. Да и не надо им говорить. Не то они станут этим зарабатывать. Вместо того, чтобы говорить, они будут прислушиваться, записывать, потом все читать по бумажке, как Жванецкий.
Старички сидят на скамейках у ворот с выражением лица «Стой, кто идет?». И когда вы идете к себе с дамой, вы обливаетесь потом и не знаете, чем ее прикрыть. Весь двор замолкает, и только слышен ваш натужный шепот: «Юленька, вот здесь я живу». А только что родившийся ребенок обязательно ляпнет: «Дядя, а только что вчерашняя тетя приходила!» И когда вы выходите, двор замолкает окончательно, и только шепотом, от которого волосы шевелятся: «Вот эта дама уже лучше!»
Здесь безумно любят сватать, сводить, настаивать и, поженив, разбегаться. Отсюда дети. Худой ребенок считается больным. Его берут кормить все, как слона в зоопарке. Пока у него не появятся женские бедра, одышка и скорость упадет до нуля. Вот теперь он здоров!
Одесса постоянно экспортирует в другие страны и города писателей, артистов, музыкантов. Уже много лет. Бабель, Ильф и Петров, Олеша, Катаев, Ойстрах, Гилельс, Утесов — это все наши родственники. Со времен Бабеля и до сих пор в ребенка вкладывают все надежды. Когда-то на крошечное болезненное существо вешали скрипку. Сейчас вешают шахматы, коньки и морской бинокль. И, хотя он не больше сифона с газированной водой, а уже в такт бьет ножкой. И такой задумчивый, что его можно уже женить.
В Одессе не говорят: «Мой дом». Говорят: «Мой двор». Одессу нужно заканчивать как школу. Закончил Одессу, поступил в Ленинград. Закончил Ленинград, поступил в Москву. И уже учишься до самой смерти.
А город талантливый, живой, естественный. Как море, соединяющее и разъединяющее нас.
Да, но последнее время Одесса уже больше воображаемая, уже больше придуманная. Это уже город, но не явление. Многие годы идет борьба за уравнение этого города с другими. Многие годы разрушаются три столба, на которых она стояла: искусство, медицина, флот.
Но вот все в порядке: нет личностей в искусстве, в медицине, на флоте. Чей приказ был сравнять этот город со всей Землей, мы не знаем. Но он выполнен.
Теперь мы ищем своеобразие в промышленности, теперь мы ловим словечко на улице. Но у кого оно родится? Как может искусство существовать без личностей? Как могут лечить безликие, татуированные врачи? Как могут командовать судами бесцветные запуганные капитаны? Лечат, командуют, ходят за рубеж, привозят, продают.
А независимые, несломленные давно сбежали на север. И дрейфуют во льдах.
Посмотрим, чем закончится процесс, который уже закончился.
А жители ходят, а жители бегают, а жители ищут промышленные и продовольственные товары. Давай-ка им дадим что-нибудь. Сахар, мыло, что им еще дать?
А жители проклинают приезжих, будучи сами приезжими. И проклинают людей другой национальности, будучи сами какой-то национальности.
