О себе я могу сказать твердо: я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным.
Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. В молодые годы я не буду жить в Париже.
Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом, дышать кислородом.
К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека, да и эта одна уже начинает иметь свое.
Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром. И фильм не поставлю. И не получу ничего в Каннах. Ничего не получу в смокинге, в прожекторах, в Каннах.
Времени уже не хватит. Не успею.
Не буду грузином. Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют. При моем появлении все не встанут.
Шоколад в постель могу себе подать, но придется встать, одеться, приготовить, а потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдет.
Я не возьму семь метров в длину. Просто не возьму. Ну просто не разбегусь. Ну даже если разбегусь, это ничего не значит.
И в том особняке на набережной я уже никогда не появлюсь. Я еще могу появиться возле него, напротив него, но в нем…
Также и другое. Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды. Из наших не выйдет.
И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал. И не заржет лошадь подо мной, только впереди меня.
И не расцветет что-то, и не запахнет чем-то, и не скажет девочка: «Я люблю тебя», и не спросит мама: «Что ты ел сегодня, мой мальчик?».
Зато я скажу теперь сыну: «Парень! Я прошел через все. Я не стал этим и не стал тем. И я передам тебе свой опыт».
