Отношения с родным пролетарским государством — оно и сейчас так же складывается — очень изощренно. Пролетариат воевал с милицией, крестьянство — с райкомами, интеллигенция — с НКВД. Средние слои — с ОБХСС. Так и наловчились не поворачиваться спиной. Не поворачиваться спиной — воспользуются. Только лицом.
Деньги в кальсонах, справки — в ридикюле, дверь — на цепочке, жучки, проволочки, булавки. Мы отвернемся — они нас, они отвернутся — мы их. В счетчик — булавки, в спиртопровод — штуцер, в цистерну — шланг, и качаем, озабоченно глядя по сторонам.
Все, что течет, выпьем обязательно. Практика показала — чаще всего бьет в голову. Руки ходят непрерывно: ощупывая, отвинчивая. Крутится — отвинтим. Потечет — наберем. Отламывается — отломаем, и ночью, при стоящем счетчике, рассмотрим.
Государство все, что можно, забирает у нас, мы — у государства. Оно родное, и мы — родные. И у него, и у нас уже вроде ничего нет. Ну, там военное кое-что. Так вот, антенну, параболическую, на Дальнем Востоке, уникальную — кто-то отвернулся, и нет ее. По сараям, по парникам. Грузовик экипаж бросил — утром один остов. Пираньи. Автобусы все на огородах, ходовые рубки от крейсеров — на огородах.
И государство не дремлет. Отошел от магазина на пять метров — там цены повысились. Газеты — вдвое, бензин — вдвое, такси — вдвое, колбаса — вчетверо.
А нам хоть бы что. Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого заметного влияния не имеет. То есть забастовки у нас бывают только по национальным вопросам.
Как же они своих-то? Наших-то, наших за что? Этого от своих не ожидали. От государства — каждую секунду. Всегда готов.
Дорожание, повышение, урезание, талоны. Это оно нас. Цикл прошел — теперь мы его ищем. А, нашли! Бензин — у самосвала, приписки — у прораба, хлеб — на полях, рыба — у ГЭС.
Качаем, озабоченно глядя по сторонам. Так что и у нас, и у государства результаты нулевые. Кроме, конечно, моральных. Нравственность упала и у государства, и у нас.
Надо отдать должное государству, оно первое засуетилось. Ну, мол, сколько можно, ребята, мол, мы тоже, конечно, не по человечески живем… А народ чего — он полностью привык, приспособился, нашел свое место. Научился. Говорит что нужно, приходит куда надо и отвинчивает, отворачивает, руками, ногами, зубами, преданно глядя государству в глаза.
— У нас государство рабочих и крестьян, — говорит государство.
— А как же, — отвечает народ, — естественно!
И отвинчивает, откручивает, отворачивает.
— Все, что государственное, то твое, — говорит государство.
— А как же, — шепчет народ, — это так естественно!
И отвинчивает, откручивает, отламывает.
— Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство!
— Никто, — влюбляется народ, — это ж надо, действительно!
И что-то сзади делает, что-то делает…
— Только в государственных больницах тебя и встретят, и положат, и вылечат!
— Только там, — соглашается народ, — только там!
И что-то сзади руками делает — то ли лечит сам себя, то ли что-то обхаживает.
— Только в государственных столовых, как нигде, тебя накормят, напоят.
Как нигде, — кивает народ и сворачивает за угол с мешками.
— Куда же ты, — спрашивает государство через свою милицию.
— Да тут недалеко.
— Не поняло!?
— Да рядом, не отвлекайтесь, у вас же дела. Вон, международное положение… Не беспокойтесь, мы тут сами.
— Что значит «сами», что значит «сами»? Анархия? У нас же народовластие! Нечего шастать кто куда хочет!
— Да не беспокойтесь, тут буквально на секундочку.
— Да куда, куда?
— Да никуда, ну господи боже мой!
— А что в мешках?
— Где?
— Да вот!
— Что?
— Ну, в мешках что?
— Вот в этих, что ли?
— Ну, в этих, в этих!
— От вы, я не знаю! Я ж хотел через минуту назад!
— Ну, иди.
— Ты вернулся, а тут неурожай.
— Что ты, ты смотри!
— Что, это тебя не волнует?
— Почему, волнует.
— А что ж ты такой спокойный?
— Это у меня вид такой.
— Так тебе же кушать нечего будет!
— Что вы говорите, ты смотри!
— Ты что, совсем равнодушный?
— Почему?
— Не знаю, но тебя совсем ничего не волнует!
— Почему, волнует, ты смотри!
— Мы пролетарское государство!
— Ну да.
— А ты — пролетариат!
— Ну конечно, кто же еще.
— Вот это — твоя родная власть.
— Конечно, конечно, все может быть, естественно, да.
— Диктатура это твоя, ты это понял?
— Ну?
— Так это ж по твоему желанию реки перегораживаются, каналы строятся, заводы, пестициды…
— Ну?
— Ты ж этого хотел!
— Когда?
— Что ты прикидываешься, ты ж всего этого хотел!
— Ну, хотел, конечно… Дозвольте на минуточку, мне б только поесть.
— Да что вы все об одном и том же?
— Ну, глуп, ваше сиятельство.
— Не смей, я твое родное пролетарское государство! Отвечай, как положено!
— Слушаюсь, гражданин начальник!
— Что с тебя взять? Только знай — ты всего этого хотел, ясно?
— Ясно. Хотел. Ясно, гражданин начальник.
И государство посмотрело на народ, а народ робко глянул на государство.
— Нам друг без друга нельзя, — сказало государство.
— Почему? — сказал народ.
— Нельзя, нельзя.
— Ну ладно…
— Нельзя, я сказало.
— Ну ладно…
— Что ты хочешь сказать, говори.
— Да вот, мне бы диктатуры поменьше…
— Так это ж твоя диктатура!
— Ну, моя, конечно. А можно ее поменьше?
— Как же поменьше — а враги?
— Какие?
— Ну, разные: внешние, внутренние… Ты что, их не видишь?
— Ну, если вы говорите…
— Что значит «если я говорю», ты что, сам не видишь? А друзья? Ты что, их не видишь? Врагов надо донимать, друзей надо кормить. Ты что, не понимаешь?
— И это что, все время, что ли?
— Конечно, все время, иначе все разбегутся! Ну хорошо. Иди корми друзей, врагами я само займусь. И чтоб все понимал, а то стыд: ни у одного государства такого бестолкового народа нет! Иди уж!
