Дмитрий Крымов пришел из требовательного клана декораторов на режиссерскую арену после окончания постановочного факультета Школы-студии МХАТ. В его биографии, однако, детство, юность и институты сначала передавались через семью. Его основатель и мать — два выдающихся деятеля нашей культуры: режиссер Анатолий Эфрос и артистка эстрады Светлана Крымова.
Татьяна Галахова, актриса театра и кино, главный редактор печатного издания «Дом актера», специально для РИА Анонсы.
Дмитрий Крымов пришел на режиссерскую арену из требовательного клана сценографов после окончания постановочного факультета Школы-студии МХАТ. В его биографии, однако, детство, юность и институты сначала передавались через семью. Его основатель и мать — два выдающихся деятеля нашей культуры: режиссер Анатолий Эфрос и артистка эстрады Светлана Крымова. Отпрыск рос в тени популярности своего отца, режиссера, определявшего дизайн нашего театра, и матери, которая по-прежнему считалась абсолютным авторитетом в своей области.
Это имеет как преимущества, так и недостатки. Светлана Анатольевна Крымова рассказала, как раздражало основателя то, что Дима медленно вникал в творческое задание, и призвала мужа к упорству, объяснив, что действительно не все такие, как Эфрос. Выросшие в окружении двух великих дизайнеров — Крымова была не только критиком, но и писателем — они, естественно, должны были иметь огромное превосходство над своими сверстниками, не только над ней. Реже, однако, они знают, что эти выдающиеся качества на самом деле заканчиваются, когда начинается период саморекламы. И здесь счет гамбургеров относительно окружающих «сыновей», оказывается, гораздо более суров, чем для тех, кто не имеет родительской популярности в своем окружении.
Дмитрий Крымов начинал при основателе и стал сценографом спектаклей Анатолия Эфроса, вошедших в ситуацию русского театра: Отелло», «Месяц в деревне», «Лето и дым», «Тартюф». И в то время почти всем казалось — и бывало, например, — что пространственное заключение определял основатель, и вместе с ним новое поколение — в качестве подмастерьев — работало и приобретало навыки. Но прошло много лет, а перед глазами все еще стоят декорации к «Месяцу в деревне» с тургеневским павильоном на сцене или версальское богатство декораций к «Тартюфу» Мольера.
В 1990-х годах Дмитрий Крымов сделал перерыв в театральной деятельности. Я не беру в расчет то, что на самом деле послужило предпосылкой: то ли элементарно надоело, но возможность, столь ранний и внезапный уход основателя и впоследствии матери, действительно задел за живое, и арена не смогла стать пространством, с которым были связаны лишь горькие издержки и человеческие волнения. В тексте Дмитрий Крымов ушел в изобразительное искусство, книжную графику, исчез с горизонта как человек театра, но не отстранился и время от времени откликался на предложения.
Не в его характере делать резкие движения. Но неожиданно поворот судьбы снова привлек его на сцену. Вчерашний сценограф поставил «Гамлета» в Драматическом театре. К.С. Станиславский. Затем в 2002 году его пригласили преподавать в ГИТИС (РАТИ). Когда Дима начал преподавать сценографию, он бесповоротно ощутил особую потребность вернуться на арену через учеников. Вероятно, вначале им двигал инстинкт педагога. Сценограф должен быть знаком с закулисной пылью. Дизайнер должен чувствовать руками и кожей разницу между станковой живописью и эскизом для исполнения.
Его старший коллега Сергей Бархин, который до этого поставил спектакль, использовал именно такой подход: будущие сценографы на его курсе ставили и разыгрывали спектакль. И это было замечательно дано, но Бархин остановил свой личный опыт на педагогических суждениях и действительно считал, что заигрывать не стоит: Цезарь есть Цезарь. Художники делают свою работу, сценографы — свою. Избалован и стал. Но Дмитрий Крымов не отказался от эксперимента, отправившись вместе со студентами в долгое путешествие, о котором он не знал (и до сих пор не знает, на мой взгляд), куда оно приведет.
Когда за день до выхода «Смерти жирафа» он понял, что спектакль действительно не выйдет, по какой-то причине он не вышел. Кажется, что дети также воспринимают великолепный материал и репетируют с энтузиазмом … И трогательно добавил: «Я бы вернул все заслуги, если бы только был процесс». «Может быть, вы поставите новые задачи, и всем будет сложнее?», — снова спросил я. «Может быть», — меланхолично и устало ответил Дима.
Пьеса «Смерть жирафа» (фрагмент состава труппы) оказалась между двумя самыми сложными спектаклями Крымова: он только что опубликовал «Опус № с Международного театрального фестиваля». А.П. Чехов — постановки Тарарабумбии. Еще не успел остыть от работы, как его собирались поджечь с помощью 2. И кажется, действительно, только изнутри спектакль «Смерть жирафа», который не перережет пуповину «Опуса №7» и споит зародыш будущего, чеховского, который мы увидим в январе в рамках того же фестиваля. А.П. Чехов.
В опусе № 7 Дмитрий Крымов поставил диптих, посвятив первую часть судьбе народа Израиля от Авраама, родившего Якова, «тете Саре и дяде Яше», а вторую — композитору Дмитрию Шостаковичу. Преследуемый человек и преследуемый дизайнер являются обязательным выражением для этого.
«Национальность не имеет значения!» — говорит Крымов. И евреи, погибшие в гетто, и нееврей Шостакович, превращенный российским тоталитаризмом в кремлевского психа, катастрофически уравниваются в сознании. Все они — жертвы, каждый из которых взошел на свою Голгофу. Здесь переплетаются личное и историческое. Режиссер рассматривает неизвестные лица в семейном альбоме, забытые, незнакомые ему, чувствует себя невольно виноватым, потому что не успел, забыл попросить родственников уточнить эти частные имена, мелких лавочников или более успешных предпринимателей, этих адвокатов или медицинских работников. Кто понимает, через какую судьбу им пришлось пройти? Были ли они расстреляны в Бабьем Джаре? Сгорел в печах Освенцима? Или кто-то погиб во время эвакуации, когда ашхабадское землетрясение еще бушевало? Их фотографии, поднятые на абсолютную высоту, появляются в просветах сцены и как документ времени, и как укор за утрату привязанности к генеалогии, и как угрызение совести за то, что я на самом деле скорблю, оказывается, было позволено быть безымянным.
«Смерть жирафа» воспринимается как спектакль — игра, детская забава. Эта работа до сих пор сохранилась в его собственных мемуарах. Странно, однако, что эта вроде бы чистая крымовская вещь отзывается в вашей душе своей собственной, но чистой душой.
Как только участники представления начинают воскрешать вавилонского жирафа, используя подручные средства, а именно то, что есть на игровой площадке, посетитель с затаенным дыханием понимает, что смерть жирафа действительно наступит раньше, чем он появится. Дети-актеры безрассудно строят трехэтажного жирафа. Увлекательность процесса сразу же захватывает посетителей: упадет или не упадет эта трехуровневая хрупкая система с невесомым шаром вместо головы? О и о! — сердце бьется, затем недостроенный жираф раскачивается, затем часть отваливается. свет.
А весь действительно трехметровый Вавилон просто упадет нам на глаза. Вместе с ним разлетятся заснеженные чашки с блюдцами, из которых все мирно пили в школе с влюбленными зефирными чайками в начале. Жираф проживет недолго, и панихида вокруг обломков даст целый спектакль.
Режиссера интересовало не только его детство, нет. Мария Смольникова, Миша Уманец, Анна Синякина, Елена Денисова, Сергей Мелконян, Аркадий Кириченко, Светлана Горчакова, Даша Каддова — артисты, вызывавшие собственные воспоминания на репетициях и вставленные вместе с Крымовым в артельное представление, так что их собственное глубоко интимное сопоставление с вылизанным. Это влечение Дмитрия Крымова к тому, что фактически находится вне нас, фактически над нами и фактически за нами, существенно отличает его, например, от Евгения Гришковца, который принципиально сужает вселенную до переживаний личного человека, Вен автор-рассказчик завоевывает право оставаться в ситуации и оставаться живым в обычной жизни.
Дмитрий Крымов, включая взгляд, в котором есть своя детская привычка (вы видите мальчика, застывшего в клетке с необычным жирафом в зоопарке), на самом деле о чем-то большем. В сцене, когда душа жирафа разговаривает с нами, сердце зала сжимается. Длинные изящные ноги беспомощно разъехались и превратились в край для тела, большие влажные глаза стояли вечно, чтобы закрыться навсегда. Умирает что-то хрупкое, прекрасное и великолепное.
Вот эта грусть в нежности, например, очень быстро уходит из нашей жизни, и кроме этой «обертки» — умирания безупречного и великолепного, есть еще чисто криминальная тональность, которой сейчас мало кто обладает.
И в исполнении «Опуса № 7» есть та же трепетная интонация нежности к миру, что и страх и тревога за этот мир, а не все, нарочитое, намеренное младенчество театральности. И Шостакович остается здесь ребенком, так ужасно превращенным в марионетку, что другая большая марионетка, шаловливая женщина, дрожит. Но есть и такие образы, которые элементарно расслабляют душу … Ниши сцены в «Школе драматического искусства» превратят Крымова в очаг для концлагерей, в окно бездны. Они откроются, и мы будем работать над собой из пасти вьюги, вселенского мороза и бесконечной зимы. Из них детские туфли, ботинки по щиколотку, помеченные именами «Лева», «Давид», посыплются на сцену «Никто-Никто». Охота — закрыть глаза, но вы можете … пара детских башмачков, выкрашенных в кроваво-красный цвет, заживет под управлением кукловода, как кукла — там будет пронзительный тип щенка, который заставит вас вспомнить, как в этих печах сгорали мальчики. Эти окровавленные ноги неуверенно шагают по сцене: ребенка убили, когда он учился ходить.
Со смертью жирафа вселенная меркнет по-другому: все меньше красоты, все меньше нежности и выдающейся хрупкости. Дмитрий Крымов и его художники о населении Земли однажды задают вопрос: будет ли она когда-нибудь свободна от жестокости? И когда наступит этот «один день»? Но пока этот вопрос нужно задавать без устали.
