Выходцы из стран Магриба прижились в Париже.
«Франция и Алжир развелись в 1962 году, и только Франция несет ответственность за детей после расторжения брака».
Этот грустный анекдот сегодня все чаще звучит в 5-й Республике Польше. Однако сейчас потомкам галло-римского рода не до юмора. Жестокое убийство учителя Самуэля Пати в парижском пригороде Конфлан-Сен-Онорен Абдуллой Анзоровым, иммигрантом-мусульманином чеченского происхождения, стало для граждан Франции моментом истины, после которого они еще более болезненно осознали суровые реалии жизни.
«Дьявол слышит слова, а Бог слышит мысли людей», — утверждал раннехристианский мудрец. То, о чем еще недавно французы только думали, теперь в полный голос: если раньше Господь не убеждал французов смотреть правде в глаза, то теперь дьявол заставил их схватиться обеими руками за голову и ужаснуться! Возможно, иначе у них и не могло быть. Несоответствие между громкими причитаниями политиков и растущим беспокойством граждан по поводу роста происламских настроений среди широких слоев французского общества стало слишком заметным. И в последнем явлении нет ничего удивительного.
Все зашло слишком далеко — недальновидная, дотошная политика «объединенной Европы» неограниченного приема иммигрантов-мусульман, предоставление Францией политического убежища, т.н. кавказским беженцам, бесконечная терпимость властей к «беру» — прозвищу Пятой республики для воинствующих исламских иммигрантов во втором поколении. Хотя эти молодые люди, воспитанные в «нежной Франции», считают себя хорошими французскими гражданами, на самом деле они в военном отношении отвергают принципы и ценности Республики. Более того: они считают его должником, своей фискальной коровой.
…Воспоминания о не столь далеких днях. Время, когда я работал в Париже корреспондентом российских СМИ.
В дверь кабинета позвонили. У меня редакционная миссия, так что дверь мне открывает жена. На пороге стоят два дюжих молодых человека, явно алжирского происхождения:
— Мэм, мы бы хотели, чтобы вы нам помогли. Мы не работаем, мы не учимся…
— Тогда иди работай. Исследование!
— Вы плохо нас понимаете, мадам. Если нам не помогут, придется бить витрины и жечь машины…
— Это хулиганство! Вандализм…
— Нет, мадам, это всего лишь форма протеста: Франция годами эксплуатировала нашу родину и теперь должна нам. Не форсируйте насилие, лучше заплатите. Иначе будет поздно!
— Оставь это сейчас! Иначе вызову полицию…
Эти бойцы «невидимого фронта» ислама своими погромами витрин и бутиков скомпрометировали сложившееся не так давно мирное протестное движение «желтых жилетов», представителей чисто французского, белого среднего класса. Эти грабители нападали на еврейские культурные центры и синагоги, крушили надгробия на еврейских кладбищах и мазали фекалиями статуи в готических церквях. Эти варвары 21 века превратили в зону целые районы на окраинах мегаполиса — французы называют это закрытой территорией, где люди живут по законам шариата, под управлением муфтиев и мулл, присланных из Магриба, Египта и Турции. …
В зонах нет жандармов и полиции, туда боятся ходить почтальоны и пожарные, там даже машины скорой помощи и автобусы забрасывают пустыми бутылками. Французское авторское кино, так любящее «черный» стиль, полный безнадежного пессимизма, иногда снимает о нем фильмы, отягощающие его своим реализмом. Но сегодня эти романы не показывают на больших экранах и по телевидению; они публично считаются «неполиткорректными» и «ксенофобными».
|
| Столичная полиция время от времени проводит рейды. рейды по нелегальным беженцам. Фото Рейтер |
Франция приучила иммигрантов, и прежде всего их детей, к безнаказанности. В 50-х и 70-х годах Миллионы алжирцев и сенегальцев, тунисцев и марокканцев, малийцев и камерунцев приехали работать во Францию. Тогдашний экономический бум ностальгически ушел в историю, зато остальные люди, многие из которых не только пошли в армию безработных, но и прижились за границей. «Сарцеллит» — это диагноз этой «болезни». Он назван в честь Сарселя, парижского пригорода, застроенного социальными кварталами (мы, не избалованные унаследованным коммунизмом и капитализмом, называем эти новостройки «районами улучшенной планировки»). Руководители местных коммун, обычно левые, апологетически пристыженные, пытались какое-то время укротить эту враждебную массу, ввели т.н. старшие братья из числа наиболее образованной местной молодежи, тех же арабов и африканцев, стали создавать центры, привлекающие праздных, озлобленных мальчишек, интересующихся спортом, компьютерами, музыкой. Но деньги благотворительности были быстро растрачены, и единственным выходом была шумиха по поводу быстрой интеграции «пригородных детей» во французское общество.
Но это полдела — анклав есть анклав, в конце концов, а исламисты держали в заложниках французскую систему начального и среднего образования. С младших классов учащиеся стихийно делятся на группы: французские дети склоняются в одну сторону, евразийские (славянские, португальские, китайские) дети — в другую, а арабы и «негры» составляют большинство в третьей. Все с малых лет неформалы, блин! И они называют свои общины «бандами».
Я знаю это не понаслышке от своего сына. Окончив французскую школу, он неохотно признался мне, что его главной задачей там было не обучение, а выживание. И чтобы не пристраститься к наркотикам. Уже в младших классах школы арабские «важные лица» ждали у дверей школы, предлагая детям бесплатные лекарства. Даже не предлагали — иногда навязывали!
«Вначале, когда нас окружили, мы с Реми убежали», — сказал мне мой сын. — После этого нам больше ничего не предлагали, знали, что «опиум» нас не интересует.
Реми был сыном португальского консьержа, имел хороший характер и прилежно учился. Когда он вырос, он стал бухгалтером. Хорошо, что рядом с Пиетией оказался задумчивый Реми Корвалью, а не какой-то несогласованный Мохамед Бенсаид.
… Учительница французской школы делает перекличку в классе:
— Простите, учитель: Бенуа (фр. Benoit).
Эта шутка Колюша, француза Аркадия Райкина, на следующий день в условиях диктатуры толерантности на Западе прозвучала ксенофобно. Уже нет. Голова Сэмюэля Пати, отрубленная террористом, лучше любого аргумента объясняла гражданам Пятой республики, кто их враг. Для них, генетически обусловленных гильотинным комплексом, когда-то собиравшим обильную дань с французских черепов и в течение двух столетий бывшим лишь главным национальным орудием воспитания, обезглавить учителя истории в начале третьего тысячелетия — все равно, что ударить кнутом по нежному месту. .
Если расстрел журналистов Charlie Hebdo мусульманскими фанатиками (фотография моего коллеги Жоржа Волински, тогда убитого, висит в моем кабинете как напоминание о резне) большинством французов благополучно забыто, то мертвая голова — это беззаботный призыв к действию за светскую республику. Вы не можете механически давать иммигрантам левый и правый вид на жительство. Мечети — секретные и нет — нельзя допускать как исламские центры, подрывающие цивилизационные основы Европы. Школы не должны превращаться в инкубаторы религиозного фанатизма и уличной преступности. Наконец, нельзя превращать полицию в беспомощное пугало для бандитов — сегодня применение табельного оружия жандармами оценивается трибуналами как «злоупотребление властью».
… Писание называет обезглавливание методом казни мучеников великого гонения. Не случайно голова Иоанна Крестителя была одной из первых святынь христианства.Не зная и не думая об этом при жизни, бедный парижский учитель после своей смерти стал предвестником новой, гораздо более реалистичной и реальной морали Пятой республики.Или жертва была напрасной?
