-
Вавилон: Бюллетень молодой литературы. ~ Выпуск. 3 (19). — М.: Арго Риск, 1995. Обложка: Ольга Трофимова (рисунок), Дмитрий Кузьмин (дизайн). ISBN 5-900506-21-5 без пагинации ~ Днем Александр Павлович боялся выходить на улицу: Холодный, как тропинка, взгляд уставился на него. Ночью ему снилась Вселенная. Он робко коснулся губами ее губ и медленно слился с ней в поцелуе. А утром горизонт съемки задергался на шее, кровать ушла из-под ног, и тело А.П., как гигантский маятник, медленно раскачивалось от дома к работе, от работы к дому. Долго находился в теле матери, и он вытащил его с криком и стоном. Он рыл ямы, покрывал их строчками и взрывал их листами слов. Их глубина была небольшой, но достаточной для того, чтобы человек не смог оттуда выбраться. Фонари освещали ночь, и он лег в постель. Внезапно ему показалось, что его комната полна трупов: вот лампа качается на длинной веревке, вот шкаф, а на жестком столе вытянута ручка. Спать. Он лежит, подложив руки под голову, среди густых лесов своего тела, блуждает голодный зверь. Муха сидела на земле без неба. Он не может спать. И когда звезде сонно захотелось в туалет, она тихонько коснулась темного ночного неба у окна, вошла в его квартиру и быстро пробежав по холодному паркету, исчезла за дверью. И тишина. И только от напряжения на бумаге строки лопаются ~ Александр Павлович вспыхнул с пробуждением. Все еще темно. У подонка дернулась поверхность желудка. Он идет к крыльцу. Запах мечты, как запах пота, распространяется от его тела. Ветер фыркает. Колодец черный. В голове А.П., как в теле утопленника, разбуженного выстрелами над водой, возникает стыд. В пруду рыба гремит серебряной чешуей. Женщина высовывается из окна. «Боже, какая куча ночей!» — говорит она. «Вселенная тает у меня во рту». Она зевает и случайно проглатывает мир. ~ Александр Павлович встал с постели. Он подошел к зеркалу, висевшему на стене: тихий, неслышный дождь бессонницы собрал две синеватые лужицы под глазами. Кто-то закрыл ставни его века. Александр Павлович покачал головой и снова посмотрел на себя. Непроточные озера его глаз грозили превратиться в болота. Яблоко сердца, созрев, готово было упасть. А.П. Он выплюнул свое сознание. ~ Было солнечное утро, осень. Звезды порхали в небе, как падающие птицы. Радость, довольство собой и легкое ношение этого тела — я люблю это дело. «Кто все это раскрасил: Я, ты и вечность?» подумал я. День незаметно преобразился, и голодная постель раскрыла рот. Вдруг кирпич ударил меня в макушку, я споткнулся и упал. ~ Александр Павлович прослезился. Он любил плакать Он любил плакать. И часто ему казалось, что из его глаз идет дождь, а зимой падает снег. Он напился слез, начал волноваться, забываться, и жена, и дети усадили его в глубокое кресло — оно онемело, как будто боялись, чтобы он не выпал из него, — и успокаивали его. Он замер, пришел в себя, а затем заговорил негромко: слова изредка выпадали из его рта, как старые гнилые зубы. Нехотя дети проходили мимо ведер в коридоре и слушали стук его сердца, который был похож на тиканье старых часов, а когда пробило шесть, они все собрались в большой коме, где уже сидел за накрытым чаем столом Saß ers.
-
Ему было 50 лет, и у него был размер до размера. Он снимал прогулку в прохладный, пасмурный, ветреный день со своими. Он обожал так, что язык его заплетался от ветра, так, что вихрь седых тайных волос качался, как сухой и бодрый осенний лес. Но прогулки не удались, потому что его друг, подхваченный ветром, уносился куда-то вдаль, и Александру Павловичу снова хотелось рыдать.
Ему было одиноко, и ночью, дождавшись, пока муха сядет на одеяло, которое было накинуто на него, он завел разговор. Он отдыхал неопределенное время и о чем-то рассказывал. Она вдруг начала представлять себя ему, на самом деле он был иглой, в которую была вдета нить. Он пронзил легкий, покрытый снегом труп собственной жены и вышел с другой стороны, потянув за собой нить. Узел на конце упирался в живот Надежды Павловны, а игла уже проходила через пищу. Эта неожиданно злополучная нить, завершающая определенную книгу, слила мальчиков. Так, стежок за стежком, он шел к своей И только время от времени вздрагивал, когда кто-нибудь из его людей читал: «Это сшито белоснежными нитками».
Иногда Александр Павлович застревал на том, что все это дворянство, и дети, и дом, и его личные 50 — это сон, что он вот-вот проснется. А когда он проснулся, то проснулся пятилетним маленьким мальчиком на своей собственной маленькой кровати — потным шим.
Александра Павловича Фейхтвангера не было дома. Они уже волновались. В этот момент он вымыл руки и сел на самый низкий стул. Она уже начинала играть: «Купаясь ночью в море, когда звездное небо одевает взгляд, на самом деле, что они смотрят вдаль, на самом деле, помнишь, что у тебя есть возможность поехать на море ночью, когда барашки бегают за твоей спиной и не верят, что кликухи про опору про опору, тогда мозг плачет как волк при появлении вселенной. » Кто-то лежал на кровати и ворочался с боку на бок, кто-то ходил по комнате, а иногда подбегал к окну. Отключился. Александр Павлович Фейхтвангер — это не дом. Уже разыграно. Сердце замораживает сердце. Все собираются вместе и идут на кухню ужинать. Затем все прорываются через комнаты и отправляются в кутузку, чтобы умереть во сне.
Опасно плавать в море ночью, у вас есть возможность ненавидеть. Лето жаркое, и, например, большое количество отдыхающих, иногда через день во вселенной видны железные балки.
Поэт, почетный раб, умер.
Мамины пальцы копошатся в потомстве. «Вот, например, я подумал!» — Сидит Лёша в баланде и думает: «Вот некая мать однажды, придя домой, своих мальчиков, похожих на буханку хлеба, на 2 части и все это гладкое, теплое тесто ломает во рту». Щелк — и тело вши лопается, а она ничего не соображает.
Сердце Александра Павловича — это гранит, упавший с горы и ударившийся о выступ. Вы заблокируете свои глаза и слух: Просто быстрый, неровный стук, который внезапно начался в одно мгновение и взорвался.
