«Серебряный век» и любовь к кокаину ~ Россия никогда не была страной любителей чая, культурные деятели тоже выпивали, но во время Первой мировой войны кокаин широко употребляли писатели и богема. Совет. ~ Лысый, мокрый и смешной, как ты. ~ Ты уже отравил бульвар «Осенняя слякоть» ~ и я знаю, что ты писал этим «Арис» Александра Вертинского в 1916 году. Сестра Вертинского Надежда умерла в одной из московских гостиниц, приняв несколько граммов кокаина. Вертинский вернулся в Москву с фронта со своим санитарным поездом и пытался найти ее могилу, но ничего не вышло. Он не нашел гостиницы, где это произошло. ~ Сестра, с которой он познакомился уже взрослым (сестры покойной матери не хотели, чтобы дети встречались), которую он очень любил, исчезла — о ее судьбе он узнал с чужих слов. Возможно, именно это — а также тяжелая работа в военных госпиталях — помогло ему преодолеть наркотическую зависимость. В своих воспоминаниях Вертинский в красках описал наркотические галлюцинации и ломку и то, как прочно вошел в художественную и писательскую жизнь: ~ «… Актрисы носили кокаин в порошке. Поэты, художники, перебивающиеся случайными тренерами, одолженными у других, потому что на мой кокаин часто не было денег Весь скат крыши под моим окном завален коричневыми пустыми банками из-под Марковского — кокаина. Сколько их было? Я в ужасе начал считать. Сколько я нанюхала за этот год! «~ Для начала 20-го века в этой местности не было ничего необычного. Кокаин в то время считался лекарственным препаратом, продавался в аптеках, использовался при головной и зубной боли, а во многих других случаях укачивал. Помимо прочего, они использовались для лечения алкоголизма. ~ Международная опиумная конвенция и сила привычки ~ В 1912 году кокаин стал предметом обсуждения на Международной опиумной конвенции. Был заключен первый международный договор о запрете распространения наркотических средств — кокаин был признан опасным веществом и попал под ограничения. Однако потребительские привычки уже были сформированы, жесткая система контроля была установлена не сразу. В последние годы империи, во время Первой мировой войны, его было легко достать, и он вошел в повседневную жизнь среднего городского класса — деревня была вне его, и он не был внутри бедняков. Серебряный век О наркотических экспериментах Блока, Гумилева, Игоря Северянина и других написано столько, что нет смысла повторяться. Этот наркотик еще не был заклеймен, опасность не была полностью осознана, а творческие люди в полной мере оценили его способность расширять сознание. Сейчас пишут о пристрастии Маяковского к кокаину — эта тема в советское время была под полным запретом. ~ Во время Гражданской войны наркотик «пошел в народ»: балтийские моряки выращивали его в спирте, поэтому он действовал гораздо сильнее, они использовали как белый, так и красный. Но при советской власти к нему пришла зависимость. Сначала это стало клеймом, признаком буржуазного разложения, декаданса. Вспомним «Как закалялась сталь» Николая Островского:
… она стояла в дверях, изящно изгибаясь; Чувственные ноздри, ее люди с кокаином, вздрагивали. . Павел выпрямился: — Кому ты нужен? Они умрут без нашего кокаина — сабры ….
Во-вторых, арестовать его стало негде, так как требовались огромные ресурсы и особые связи.
Наркотики были популярным увлечением на протяжении нескольких веков накануне величественных потрясений. Совсем молодой Булгаков принес домой кокаин, 1 жена — попробовали, не понравилось. В 1918 году она пристрастилась к морфию, который использовался в качестве анастетика, а затем к инъекциям анти — растительных препаратов. В 1924 году он избавился от этой зависимости — и снова впал в нее, когда ему снова понадобился наркоз. Морфий стал необходим из-за приобретенного заболевания почек, которое разрушало ее.
Однако это уже частная ситуация, а общим моментом в России стало пристрастие писателя к алкоголю, тяжелое и разрушительное. И за данными абсолютно точно следует значительная, заметная жизнь такого времени.
«Литература закончилась в 1931 году, я привык к алкоголю».
В сталинские эпохи бюрократическая верхушка пила в больших количествах. Она шла с вершины пирамиды от многочасовых сталинских вечеринок, где невозможно было не пить. При попытке человека уменьшить личные банки с алкоголем Микояна, Берия благословил злой стол, обильная выпивка стала чем-то вроде корпоративного ритуала.
В императорской России не было ничего подобного: гипертрофированная приверженность к алкоголю не была глобальным явлением в среднем классе и между верхами. В некоторых полках молодые гвардейцы много пили, это был обычный способ, но между кавалеристами в конце 19 века это не было принято. Впоследствии революция сыграла свою роль в принятии низших этнических элементов с их обычаями. А еще это был метод замедления нервных сил — алкоголь играл роль релаксанта.
В этом качестве он был действительно необходим. Нервные перегрузки, которые испытывала верхушка, были ужасны — от коллективизации до большого террора и войны. Это было связано с литературной элитой: Большое количество Фадеев использовал крупно, Миша Шолохов немного уступал ему. И дело было не только в свежих дюймах и больших деньгах. Совесть нематериальна и не подвластна всем, но является обязательным условием для самоубийц, не спешащих пить алкоголь.
Юрий Олеша писал о литературном празднике жизни в 1930-е годы:
«… Я писатель-фантаст и корреспондент. Я зарабатываю большое количество и имею возможность пить большое количество и унывать. Я могу веселиться каждый день. И я праздную каждый день. Друзья мои, писатели празднуют. Мы сидим за столом, пируем, говорим, шутим, смеемся. По какой причине? Без предлога. Нет ни малейшего веселья ни изнутри, ни извне — но мы празднуем. «
Он также писал: «Литература закончилась в 1931 г. Я привык к алкоголю. «В случае с Олешей это было наследственным, но потом было замечено и другое: Он не упал вовремя, после текстов Мандельштама, «Рационов» и «Пеньковых речей». Однако те, кто сел в седло в этот раз, также покончили с собой.
Посадка, утопление совести и избавление от страхов
Фадеев подписал бумаги об арестах писателей. Шолохов произнес волю партии и над партией, и над писателем писателя. Он читал безжалостно, иногда с ужасным багажом, и принято считать, что на самом деле ему это ничего не стоило. Но имело ли оно возможность быть, не было ли оно таким и 2 бутылки коньяка в день о чем-то другом?
Лауреат двух Сталинских премий, закоренелый литературный интриган, драматург Анатолий Жесток не написал ни строчки в собственных пьесах. Он присвоил себе первого и запугал создателя, другие писали «литературные негры». Жестокий был богат, влиятелен и почитаем властью. Он придерживался жестокого подхода, время от времени устраивая пьяные скандалы и драки, которые сходили ему с рук. А затем, без сомнения, алкоголь помог ему совершить публичное самоубийство.
Он пришел на избирательные участки пьяным, публично порвал бюллетень и отвечал на замечания председателя избирательной комиссии:
Оставь меня! Я принимаю во внимание то, что я на самом деле делаю!
В то время он был разоблачен, признан плагиатором, лишен авторства, ликвидирован из партии, вычеркнут из литературного лексикона и исключен отовсюду. В наше время он, скорее всего, обратился бы к психиатру или специалисту по психологии, а в сороковые годы прошлого века алкоголь стал спасительным средством, снимающим тревогу, и это его погубило.
Алкоголь как эмиграция
В более поздние российские эпохи писатели пили не меньше, но за этим скрывался совершенно иной нрав. Довлатов, Венедикт Ерофеев, Нагибин и почти все остальные погрузились в алкоголь, словно отправляясь в ссылку. В эпоху Брежнева жизнь, казалось, остановилась навсегда. Время стало душным, алкоголь давал ощущение свободы, свободных действий, присваивал вкус и цвет жизни.
Она была — и она осуществлялась, в тот момент, когда социальная значимость писателя снижалась, использовал он ее или нет, становилось его личным делом. Почти все они не уступают в этом отношении тем, кто вошел в положение русской литературы — но власть и разговор тут ни при чем, а то, что они делают что-то с собой, не волнует никого, кроме их приближенных.
